— Почему Тамара Макаровна не поехала за вами в Киев? Вы не звали или негде было жить? — Как это не было? Артисты МХАТа Ханаева, Богатырев, Олялин — все, снимаясь, жили в гостинице. А ей негде?
— Я имею в виду жить — семьей, как в Москве. Может, она решила, что вы едете в Киев для воссоединения с женой?
— Естественно. Я же не бросал свою семью. Получил квартиру, жил с женой и дочкой. Нормально! Алла знала о моих отношениях с Тамарой, понимала, почему я рвусь в Москву, но ничего не говорила. Как мудрый человек она терпела, а я не мог не ездить, не видеть ее подолгу... Так что, думаю, я предложил ей самый оптимальный вариант.
Я тебе больше скажу. Однажды Тамара поехала со мной в Киев, чтобы окончательно забрать меня к себе. Я поселил ее в гостинице «Украина», приехал домой и сказал жене: «Алла, я ухожу». Собрал свой чемодан и пошел к двери. А дочка, ей было четыре года, спрашивает: «Папа, ты нас бросаешь?». Я вернулся, поставил чемодан. Потом пошел к Тамаре и сказал: «Извини, не могу». Проводил ее на вокзал. Перед отходом поезда она сказала: «Ты никогда меня больше не увидишь», а ночью написала стихи...
— Она писала стихи?
— Да, хорошие стихи писала. Михалкову-старшему очень нравились:
Мы простились торжественно,
как перед боем,
С целой жизнью, где не было лжи,
Мы простились, естественно,
с болью и зноем,
А не встретимся вдруг — не тужи...
— Николай Викторович, вы были последним мужчиной, с которым Тамара Макаровна хотела связать свою жизнь?
— После меня у нее больше никого не было. Нонка сказала...
— Нонна Мордюкова?
— Да, она сказала: «Тамара безумно любила этого парня из Украины — и все!». От племянника Тамары я узнал, что она все мои письма и телеграммы, все наши общие фотографии хранила за иконой.
— Все-таки что же с ней случилось? Почему она замкнулась, никого не впускала в дом, дошла до крайней степени безразличия к себе и полной нищеты?
— Рассказывали, что Тома ходила в столовую питаться с бомжами и те отворачивались, потому что от нее плохо пахло. Не хочется верить, что это правда.
То, что с ней произошло, для меня полная загадка. На улице Пудовкина на восьмом этаже у нее была маленькая двухкомнатная квартирка, но с совершенно больничной чистотой. Просто маленький Париж. По квартире вальяжно ходила роскошная бульдожка Фанга.
Это был киношный дом. Сосед наш Григорий Наумович Чухрай, помню, рассказывал, как еще в Киеве пробивал свой фильм «41-й», как его не принимали. Пришлось ремонтировать радиоприемники, чтобы заработать на хлеб. Директор киностудии от него прятался: мол, опять пришел Чухрай с этой «белогвардейщиной»? Недавно я был в этом доме, уже никого нет в живых...
Правда, иногда я замечал в Тамаре что-то странное. Какую-то подозрительность. Как-то мы ехали из Москвы в Ленинград по делам, и она все время держала шубу на коленях. Соседки по купе спросили: «Почему не повесите шубу на крючок?». — «Я знаю, — говорит, — что в поезде воры». Все сразу похватали шубы в охапки и всю дорогу в обнимку с ними просидели. Мне это было совершенно непонятно и дико.
К тому же рухнула империя. Не буду говорить, хорошая или плохая. Рухнула, и под ее обломками оказались люди. Никто не знает, куда пропали все актеры из Театра киноактера. Они были просто выброшены на улицу. Один пошел пальто подавать в гардеробе ночного клуба...
— Да, Геннадий Корольков...
— Могу сказать одно: если бы Тамара работала в моих фильмах: и в «Запорожце за Дунаем», и в «Черной Раде», и в «Москале-чаривныке», — она бы не голодала, не умирала так страшно. Это не шедевры, но актеры, которые у меня снимались, — из великой плеяды: это Алла Ларионова, Коля Рыбников, Николай Крючков... Алка, кстати, с укором меня спрашивала: «Что ж ты Тамару не снимаешь?». Приходилось оправдываться: «Я зову ее во все свои картины, а она даже сценарии не читает, они приходят назад нераспечатанные».
В Тамаре сломался какой-то стержень. Я иногда думаю: какой же поворот мыслей у нее произошел после нашего разрыва?
— Тамара Макаровна объясняла, почему не хочет сниматься?
— Нет. Твердила одно: «Я народная артистка, с меня хватит». Я так понимаю: это ж надо было квартиру бросать, в гостинице жить. «А как Быстрицкая будет в гостинице жить? — говорю. — Почему она может, а ты нет? Ты ни хрена не делаешь, а она работает в Малом театре».
Но Тамару больше интересовало, что у меня было с Быстрицкой, был ли роман у нас с Ларионовой, еще с кем-то. Я говорил ей, что это уже не имеет значения. «Я же тебя не спрашиваю, что у тебя было. Я тебе предлагаю работу, потому что знаю: тебе нужна отдушина. Для актрисы съемки — это движение, импульс к жизни».
Минувшей зимой я был в Москве на студии Горького, делал копию фильма «Запорожец за Дунаем» со звуком долби. Позвонил Тамаре, а она: «Ты где — в Киеве или в Москве?». Зачем-то всегда перезванивала потом в гостиницу: проверяла, что ли? У Тамары ход мыслей трудно было уловить. Говорю: «В Москве. Буду здесь долго. Может, поужинаем, поговорим? Поедем в Дом кино. Я тебя приглашаю». — «Нет, — отрезала, — не могу».
— Она упорно отказывалась встречаться, а вы все равно проявляли настойчивость. Удивительно.
— Ну почему во имя прекрасного прошлого не повидаться, не выпить шампанского, не подумать о совместной работе, не узнать: «Как ты себя чувствуешь, чем я могу тебе помочь?».
Да, я ей часто звонил — на протяжении 30 лет. Об этом можно написать роман. И не только она мне посвящала стихи, но и я ей. Однажды прочитал по телефону:
Ты кашу ешь, стихи кропаешь,
Живешь в пылище и грязи
И постепенно умираешь
Без солнца, влаги и любви.
Она сказала: «Не надо «умираешь от любви», лучше «увядаешь». А дослушав до конца, зарыдала. Но, бывало, бросала трубку.
Однажды я даже увидел ее. В 2001 году, когда снимал «Бабий Яр», встретился в Москве с Быстрицкой и Шенгелая. Прибежал оператор, говорит: «Носову видел в магазине». Я спустился вниз, помчался туда. Узнал не сразу: так изменилась, очень плохо одета. Подошел, говорю: «Идем, я тебе предлагаю работу. Такая картина — «Бабий Яр»!». Она отмахнулась: «Вот я отремонтирую зубы, тогда».
Ты понимаешь, что-то с ней произошло. Не могу сказать, что я в этом виноват. В чем? Ни в коей мере не сравниваю наш случай с историей Элизабет Тэйлор и Ричарда Бартона, но и они вынуждены были расстаться не потому, что не любили друга друга, а из-за любви!
— Все-таки вы ее любили?
— Она — все, что было лучшего в моей жизни до встречи с нынешней женой. С прежней женой, Аллой, мы прожили 37 лет. С Оксаной я уже 17 лет. Мне развод дали только три-четыре года назад. В новой семье родился сын Коля, а дочь Таня стала совсем взрослой. Я им оставил все — роскошную квартиру, дачу и сказал: «Отпустите. Если вы меня любите, отпустите, иначе я просто умру. Я не могу жить без вас и не могу жить без Коли». У меня отец погиб в 43-м на фронте, так что я знаю, что такое безотцовщина. Я же не хотел, чтобы мой Коля мыл машины. С первой семьей у меня остались добрые отношения. Мы часто видимся. У Тани уже своя дочка, моя внучка. Вторая жена — Оксана Ковалева, актриса и режиссер-постановщик первой категории. Она у меня мастер на все руки — и сценарист, и постановщик.
Неужели ничего нельзя было сделать, чтобы последние годы Тамары Макаровны прошли достойно?
— Ты понимаешь, Тамара во многом виновата сама в своей незадавшейся творческой судьбе. Обрати внимание: все ее подруги работают, ездят с концертами, выступают на встречах со зрителями. Они в процессе. Как-то я ей по телефону сказал: «Тома, если ты не хочешь работать, сделай так: продай квартиру тысяч за 125 долларов. Отдай 25 тысяч тому заведению, где актеры доживают свой век, а на 100 тысяч поезди по миру! На хрен тебе эта квартира? Что ты ее охраняешь?».
Она ответила: «Это хорошее предложение, но я боюсь, что меня с кем-нибудь поселят». Да, может быть, пришлось бы с чем-то смириться, но она была бы одета, обута, накормлена, общалась бы с людьми. Да и с медицинской точки зрения присмотрена — глядишь, не дошло бы до этих опухолей, никто бы ее не стриг под машинку. Это же все дико!
— Вы знали, что Тамара Макаровна тяжело заболела?
— Где-то через месяц после того, как она в последний раз не согласилась со мной встретиться, я снова наведался в Москву, позвонил. И вдруг слышу невнятное бормотание — ни слова не разобрать. Спрашиваю: «Ты что, выпила? Ты же не пьешь». Она выдавила фразу, которую я с трудом понял: «У меня все нормально». — «Что с тобой, Тома? — говорю. — Ты что, нездорова? Я сейчас приеду». Она положила трубку и больше не снимала. Только после ее смерти я узнал, что у нее был инсульт.
— А почему ее полгода не могли похоронить?
— Все эти месяцы — с марта по октябрь — племянник Тамары держал урну с ее прахом у себя. Утверждал, что она задолжала огромную сумму за содержание колумбария с прахом матери: мол, Тамару не хотят хоронить, пока он не заплатит. Но я, когда был на кладбище, узнал: никакой огромной суммы и штрафов не было. Племянник просто добивался, чтобы ему уменьшили плату.
Странно, как это можно было одному увезти ее в больницу, а когда она умерла, торжественно стоять в одиночестве у гроба? Спрашивается: а чего ж ты не позвонил на киностудию, например? Или в Гильдию киноактеров? Да и племянник-то какой-то троюродный. Откуда он взялся? Я знал, что Тамара его и в квартиру не впускала — встречалась с ним только во дворе. Он на татарина похож, а вся ее родня — мать, сестры, если судить по фотографиям, курносые и светлые. (Некто Анатолий Васин, представившийся племянником Носовой и претендовавший на ее жилье, никаких документов, хотя бы как-то подтверждающих родство, так и не предоставил. Сейчас Васин всем рассказывает, что он родственник Татьяны Лиозновой. — Прим. ред.)
Тамара мне часто снится. На даче, бывало, луна в окошко глянет или занавеска зашевелится, ловлю себя на мысли, что это она приходила. Я не мистик, но в кабинете снял ее фотографию со стены. Теперь на небесах повидаемся... Если она меня узнает.
